Цепь звякнула в её руках, холодный металл коснулся его горячей, вспотевшей кожи. Она обмотала его яйца цепью, каждое звено впивалось в плоть, натягивая её до предела. Кайл дёргался, его руки тянулись к паху, но она ударила его в лицо, ломая нос с влажным хрустом, и он обмяк, задыхаясь от боли.
Сильным рывком она до конца затянула цепь, обвязав её вокруг его мошонки так туго, что кожа побагровела, а вены проступили, как канаты. Кровь уже сочилась из-под звеньев, капая на пол, смешиваясь с его слюной и слезами. Кайл пытался сопротивляться, его ноги скользили по полу, но она рванула цепь сильнее, и он взвыл, его тело подалось вверх, подтянутое за яйца.
Цепь натянулась, звеня от напряжения, и Клэймора закрепила её на крюке. После чего повернула рычаг и крюк с цепью медленно поехали вверх. Кайл повис, уже не касаясь пола, всё его тело держалось на истерзанной мошонке. Кожа рвалась, кровь хлынула вниз, стекая по его худым бёдрам, образуя тёмную лужу под ним. Его крик был высоким, почти нечеловеческим, как вой сервитора, чьи вокс-цепи разорваны. — Ааааааа! Умоляю… убей… меня… — хрипел он, его глаза закатились, слюна и пена текли изо рта, но Клэймора лишь скрестила руки, её голубые глаза следили за ним с садистским наслаждением.
— Ты висишь, подвешенный за яйца на крюке, — прошептала она, её голос дрожал от удовольствия. — Это твоя плата за Хаос.
Кайл корчился, его тело дёргалось в агонии, цепь скрипела, натягиваясь ещё сильнее. Его мошонка начала сжиматься и сдавливаться под его собственным весом, яйца стали протискиваться между звеньями цепи, пока полностью не расплющились и он не упал с цепи. Последний вздох вырвался из его горла — слабый, надрывный, полный ужаса, — и его глаза остекленели, уставившись в пустоту.
Это было не просто допросом — это было её очищением, это было её местью, вылитой на плоть этого жалкого культиста.
***
Клэймора вышла из камеры Кайла, её сапоги гулко стучали по коридору, оставляя за собой слабый запах крови и ржавчины. Её грудь всё ещё вздымалась от ярости, но допрос культиста был лишь разогревом — настоящая буря ждала её впереди. Она вернулась в офис, где Лекс уже ждал, его массивная фигура в серой униформе Арбитрес возвышалась над столом. Лампа мигала, отбрасывая дрожащие тени на ржавые стены, а воздух был пропитан запахом остывшего рекафа и металла. Торн молчал у стены, его лысая голова блестела в полумраке, а взгляд избегал её глаз — он всё ещё видел её униженной после дворца Дреккара, и это раздражало её больше, чем она готова была признать.
— Пора. Тариус ждёт. Он выдал точные инструкции через Вектис. Ты должна явиться к нему в апартаменты в среднем улье. Всё по его правилам.
Клэймора сжала кулаки, её ногти впились в ладони. — Его правилам? — прошипела она, её глаза сузились. — Он думает, что может сделать из меня шлюху по вызову?
— Он твой фанат, — добавил Лекс, его тон был ровным, но в нём чувствовалась неловкость. — Видел все твои записи казней. Платит миллионы за них на чёрном рынке. Говорит, что ты — “произведение искусства”. Это его слова. Вектис дала условие — не убивать его. Всё остальное на твоё усмотрение. Только… не переборщи.
Её разум взорвался яростью. Фанат? Какой-то золотой богатый ублюдок смотрел, как она режет, как она ломает, и теперь хотел превратить её в свою игрушку для утех? Её садизм, её искусство — всё, что она выковала из боли, он собирался превратить в похотливую игру. Она уже ненавидела его — ненавидела его власть, его золото, что сковывало её сильнее цепей.
— Я не шлюха, Лекс, — прорычала она, её голос дрожал от гнева. — Я палач. Это унижение… Я не для его утех.
— Это приказ, — отрезал он, его тон стал твёрже. — Вектис ясно дала понять: откажешься — и ты больше не Арбитр. Никаких допросов, никаких казней. Тебя отправят в архивы перебирать ржавые инфопланшеты или на каторгу чистить токсичные шахты. Ты знаешь, что она может. И Дреккар… он не простит, если ты его ослушаешься.
Потерять это было немыслимо. Её работа была её щитом, её местью, её сутью. Она проглотила ярость, её горло сжалось.
— Я сделаю это, — выдавила она, её голос был хриплым, пропитанным презрением. — Но он пожалеет, что связался со мной.
***
Апартаменты Тариуса находились в среднем улье — не золотые шпили Дреккара, но всё же роскошь, недоступная подулью. “Репрессор” гудел, поднимаясь по туннелям, его рёв заглушал мысли Клэйморы. Она сидела внутри, её броня звякала при каждом толчке, а взгляд был прикован к смотровой щели. За ней мелькали не ржавые трубы, а полированные колонны и тусклые огни фонарей среднего улья. Её белые волосы были стянуты в тугой хвост, подчёркивая резкие черты лица, а голубые глаза горели холодной решимостью. Она несла с собой сумку — не её привычный ящик с инструментами, а что-то проще, что Лекс вручил ей перед выездом: резиновая дубинка, кожаный ремень и пара наручников. Её чёрная броня осталась, но только без “Поцелуя боли” — Вектис запретила брать цепной клинок, чтобы не рисковать жизнью “клиента”.
Машина остановилась у жилого блока — высокого здания из серого камня, украшенного резными орлами и гербами какого-то мелкого дома. Люк открылся с шипением, и Клэймора вышла, её сапоги стучали по мраморному полу вестибюля. Охранник — громила в чёрной униформе с лазпистолетом — окинул её взглядом, но пропустил, узнав символ Арбитрес на её плече. Она поднялась на лифте, её пальцы сжимали сумку, а в голове крутились мысли о Дреккаре. Это была его игра, его месть, его способ напомнить ей, что она — его собственность. Её желудок сжался от отвращения, но она заставила себя дышать ровно.
Дверь апартаментов открылась, и её встретил Тариус — молодой мужчина лет двадцати пяти, высокий, с тёмными волосами, уложенными в идеальный пробор, и лицом, высеченным из мрамора, но с похотливым блеском в глазах. Его одежда — шёлковая туника с золотой вышивкой и облегающие штаны — кричала о богатстве, а в руках он держал бокал с вином, тёмно-красным, как кровь её жертв. Комната была роскошной: мраморные полы, шелковые занавеси, низкий стол с фруктами и бутылками амасека, мягкий диван, покрытый бархатом. Воздух пах благовониями и сладким дымом, от которого её тошнило. На стене висел пикт-экран, и она заметила, что он только что поставил на паузу запись — её запись, где она резала какого-то еретика, его крики ещё витали в её памяти.
— Клэймора, — начал он, его голос был гладким, как шёлк, но с ноткой нервного возбуждения. — Я… я так долго ждал этого. Лорд Дреккар сказал...
— На колени, — приказала она, её голос резанул воздух, как клинок. Тариус подчинился мгновенно, его руки дрожали, но губы дрогнули в нервной улыбке. — Госпожа Клэймора… — начал он, его голос был мягким, почти благоговейным. — Я так долго ждал…
Он опустился на колени, его взгляд скользнул по её фигуре, задерживаясь на длинных ногах, обтянутых керамитом, и она почувствовала, как его похоть смешивается со страхом.
Она сняла свои высокие сапоги, бросив их в угол, и встала перед ним босая. Её ноги — длинные, изящные, с гладкой бледной кожей, высоким подъёмом и тонкими пальцами, покрытыми чёрным лаком — коснулись холодного мрамора. Они были совершенны, как оружие, выкованное в горниле её боли: стройные лодыжки, мягкие изгибы стоп. Тариус замер, его глаза расширились, дыхание сбилось, и она увидела, как его штаны натянулись в паху. — Целуй, — рявкнула она, подставляя правую стопу. Он наклонился, его губы дрожали, прижимаясь к её пальцам, его язык скользнул по её коже, обводя каждый ноготь, каждый изгиб. Она чувствовала тепло его рта, его слюну, и она чувствовала, как его дыхание дрожит от восторга.
Её ноги поистине были божественны — длинные линии мышц, что вились под бледной кожей, тонкие лодыжки, изящные ступни с высоким сводом, словно созданные для поклонения. Тариус боготворил их, его губы двигались медленно, смакуя каждый сантиметр, его язык облизывал её пальцы, скользил между ними, оставляя влажные следы. — Ты прекрасна… — прошептал он, его голос дрожал от похоти, но для неё это было оскорблением. Она ненавидела его — его богатство, его слабость, а особенно его связь с Дреккаром.
Она достала резиновую дубинку из сумки, её чёрная поверхность блестела в свете люстр, и провела ею по его лицу, оставляя холодный след. — Соси, — приказала она, упирая ее себе в промежность и засовывая ему в рот. Он подчинился, его глаза расширились, слюна капала на мрамор, а она давила сильнее, но сдерживалась — не до конца, боясь сломать его, боясь последствий. — Ты — жалкий червь, — бросила она. Он вздрогнул, но его член под туникой напрягся ещё сильнее, выдавая его извращённую похоть. Он стонал, его тело дрожало, но в его взгляде было наслаждение, что бесило её ещё больше.
Она прижала его стопой к полу, её пальцы ног сдавили его член через ткань туники, чувствуя его твёрдость. Она давила, не слишком сильно, но достаточно, чтобы он взвыл: — Госпожа… пожалуйста… — Его голос был хриплым, умоляющим, но она надавила сильнее, чувствуя, как его плоть поддаётся под её кожей. Её ноги были её гордостью, и она знала их силу — она могла раздавить его яйца одним движением, но держала себя в узде.
— Лижи мои ноги, — приказала она, подставляя левую стопу. Он повиновался, его язык скользил по её пятке, между пальцами, обводя каждый ноготь, его слёзы счастья смешивались с потом, а она смотрела на него сверху, её садизм боролся с отвращением. Его губы боготворили её стопы, как святыню, его дыхание обжигало её кожу, и она чувствовала, как он дрожит от восторга.
