— Что эта северная баба делает здесь на совете? — произнёс один из старых, седых шейхов, его голос был глубоким, с ноткой презрения. — Кто и для чего её вызвал сюда?
Смех нескольких других шейхов эхом отразился от стен, острый и холодный, как кинжалы, что висели у них на поясах. Я стоял молча, чувствуя, как мужские взгляды скользят по мне, рассматривают внимательно под прозрачной одеждой, оценивают — не как человека, а скорее как вещь, чью-то собственность.
Внезапно двери в другой части зала распахнулись, и послышались тяжёлые, уверенные шаги. Все шейхи замолчали, повернув головы. Вошёл мужчина, чьё присутствие заполнило пространство, словно буря, его фигура излучала властность. Высокий, с широкими плечами, он был одет в чёрную тунику, расшитую золотыми узорами, что подчёркивали его статус. Борода его была густой, длинной и чёрной с проседью, а глаза — тёмные, проницательные, с искрами жестокости в них. Это был сам Малик аль-Кадир, человек, чья месть определила мою судьбу. За ним по пятам следовала более низкая фигура в тёмно–зелёной тунике, с золотыми нитями, а на поясе висел кинжал с изумрудной рукоятью. Это был Джамиль, его младший сын.
Малик аль-Кадир подошёл прямо ко мне, его шаги звучали как барабанный бой. Остановившись передо мной, он приподнял мой подбородок грубой рукой, заставляя на мгновение встретиться с его взглядом. Я увидел в его глазах вспышку узнавания, смешанную с чем-то ещё — удовлетворением, а может, даже удивлением, я сглотнул и отвёл взгляд в пол, внутри всё сжалось от страха перед этим грозным мужчиной.
— Ты вырос, — произнёс он, его голос был низким, рокочущим, как далёкий гром. Он обошёл меня, рассматривая с ног до головы. Его взгляд был осязаемым — он скользил по обнажённой коже, по тонким завязкам топа, по короткой юбке, которая практически не скрывала то, что должна была скрывать. — Я помню тебя маленьким, дрожащим мальчишкой в мехах. А теперь посмотри на себя — какой красивый, покорный раб.
Я молчал, не смея ничего ответить. Его пальцы снова взяли и сжали мой подбородок еще сильнее, пока я не почувствовал боль в челюсти, я чувствовал, как его взгляд проникает в меня, словно хочет выжечь всё во мне.
— Отец, это действительно он? — раздался голос позади Малика. Я приподнял глаза и увидел молодого человека, шагнувшего вперёд. Он был похож на Малика — те же тёмные глаза, те же резкие черты лица, но сильно моложе.
— Да, это именно он, — ответил Малик, не отводя от меня глаз. — Сын того, кто убил твоего брата.
Джамиль подошёл ближе, его взгляд скользнул по мне — от моих длинных светлых волос до голых ног. В его глазах мелькнуло любопытство, а может, тень чего-то другого — разочарования.
— Я представлял его иначе. Он не похож на сына великого воина, — тихо сказал Джамиль, почти шёпотом. — Слабый, как их женщины.
— Именно, — усмехнулся Малик, отпуская мой подбородок. — Он добыча. Мой трофей. Символ моего триумфа. Сын гордого северного вождя, а теперь — жалкая игрушка в моих руках. Ты начнешь наше собрание. И если ты посмеешь меня опозорить… — Малик аль-Кадир наклонился ближе, — я заживо скормлю тебя собакам.
Шейхи снова засмеялись, и Малик отошёл, заняв место во главе стола. Джамиль остался рядом, его взгляд задержался на мне чуть дольше, прежде чем он проследовал за отцом и тоже сел по его правую руку.
— Мы победим, — сказал Малик аль-Кадир твёрдо. — Север слаб духом! Этот раб — докажет нам это сегодня, унизив свой народ ещё сильнее. — Раб, ты можешь начинать свое выступление, — приказал Малик, моё сердце забилось быстрее. Я знал, что от меня потребуют, но услышать это именно от него, было как удар кинжалом.
Я стоял в центре зала, чувствуя, как все взгляды сейчас устремлены только на меня. Музыка заиграла внезапно — тихая, ритмичная, с глубокими ударами барабанов и пронзительными нотами флейт. Я тут же начал двигаться, как меня учили в Эль-Харазе: медленно, грациозно, на цыпочках, бёдра качались, руки поднимались, цепочки звенели в такт.
Прозрачный шёлк скользил по коже, подчёркивая каждое движение, натягивался, подчёркивая каждый мускул и изгиб моего женственного тела. Танец был эротичным, полным подтекста — я выгибался, показывая свою покорность и сексуальность, две вещи, что от меня требовали. Мой маленький член, под прозрачным шёлком, болтался от моих движений, и я знал, что это тоже часть представления — доказать мою слабость, мою роль в их мире.
Некоторые шейхи улыбались, смотрели с вожделением, их глаза блестели, губы кривились в улыбках. Другие хмурились, но я танцевал, стараясь угодить всем им, как привык с детства. Это всегда было моё предназначение. Глаза Малика были холодными, но в них тлел огонь — смесь гнева и удовольствия, а его пальцы сжимались в кулаках, словно он видел в моём танце воплощение своей мести. Джамиль же смотрел иначе — его взгляд был скорее хищным, словно он хотел наброситься на меня, прямо пока я танцую.
Музыка ускорилась, и я двигался быстрее, голые ноги скользили по полу. Откидывал голову назад, так, что золотые волосы хлестали по моей спине, еще больше наклонялся и откровенно вращал моим задом перед ними, скользил руками по своему телу — от бёдер до груди, лаская себя на глазах у всех. Голова кружилась в танце, и я увидел тени у стен — высокие фигуры в мехах, снег у них под ногами. Мой отец? Мой народ? Они смотрели на меня, молча, их лица были пустыми, но я чувствовал их стыд, их боль. Видение исчезло, так же резко как появилось. Мой танец был унизительным — я был трофеем, выставленным напоказ, чтобы шейхи могли вдоволь насладиться собственной властью. И все они смотрели, не отрываясь. Один, молодой, с острыми глазами наклонился вперёд, его губы приоткрылись от увиденного, а пальцы крепко сжимали собственные колени. Другой, постарше, с седой бородой, сидел неподвижно, но его взгляд пылал, выдавая желание. Я ловил их взгляды во время танца и нежно улыбался им, как учили в гареме — манящей улыбкой, обещающей им всё.
Когда мелодия достигла кульминации, я опустился на колени, тяжело дыша, и склонил голову. Шейхи довольно улыбались и смеялись, переговаривались, их голоса гудели, как рой.
— Отличный танец, Северный, — произнёс Малик и похлопал мне, его голос был полон сарказма. Ты стал идеальным рабом. Твой отец не находит себе места в вечном покое, видя, во что ты превратился.
Я молчал, чувствуя, как унижение и возбуждение борются во мне. Один из шейхов, с густой бородой и глазами, полными похоти, крикнул: Пусть служит нам!
Другие поддержали его, и Малик кивнул. Стражник подвёл меня к столу, и я начал обслуживать шейхов — наливал им вино, подавал на подносе фрукты, опускаясь на коленях перед ними. Их руки тянулись ко мне, гладили мои светлые волосы, щупали мое тело через тонкий шёлк, их пальцы были грубыми, настойчивыми. В конце концов, когда я наливал вино Малику аль-Кадиру, он потянул меня к себе и я упал на колени рядом с ним, оставаясь там и боясь пошевелиться.
— Начнём же совет, — объявил Малик, и шейхи затихли, готовясь к обсуждению.
Они заговорили о войне с севером, о том, как укрепить границы, как собрать больше воинов, больше золота с налогов. Один из них, старый, с длинной седой бородой, предложил: "Обменяем Северного на золото и купим больше оружия. Пусть принесет настоящую пользу". Малик ударил кулаком по подушке рядом со мной. "Никогда. Он мой трофей. Напоминание всем им, кто осмелится бросить мне вызов. Их род будет опозорен и будет страдать вечно". Голоса зашумели, но его слово было законом. Я слушал все, но не понимал всех слов — мой язык всё ещё был несовершенен. Они начали обсуждать как умилостивить их бога. Тогда один из шейхов, с длинной седой бородой, стукнул кулаком по столу и выкрикнул: Аш-Шамс требует подношения для победы. Приведите пленника.
Стражники ввели под руки человека, его руки были связаны за спиной, тело покрыто шрамами, старыми и свежими. Он был высоким, со светлыми волосами, как у меня, и голубыми глазами, что смотрели на шейхов с вызовом, несмотря на синяки и ссадины на всем его теле. Порванные лохмотья на нем были местные, но я сразу понял — он северянин, такой же, каким был когда-то я. Мое сердце сжалось, видя здесь кого-то, кто был из моего народа.
Седой шейх встал, его голос прогремел. — Во имя Аш-Шамса, мы приносим этого неверного в жертву, чтобы умилостивить и получить благословение на нашу войну. — Шейхи зашептались, Малик аль-Кадир кивнул, его взгляд был твёрдым, как камень.
Пленника опустили на колени в центре зала, прямо там, где я только еще недавно танцевал. Муэдзин, старый, с длинными седыми волосами, шагнул вперёд, с кинжалом в руке, начал громко читать молитву — низкий, тягучий напев, от которого воздух в помещении стал тяжёлым. Глаза пленника встретились с моими, на миг, и я увидел в них не страх, а лишь удивление. Я смотрел, как кинжал сверкнул в свете, как он вонзился в горло северянина. Кровь брызнула, тёмная, густая. Пение усилилось, унося его душу к Аш-Шамсу — или в вечное рабство, как говорили их молитвы, продолжая словами о милости Аш-Шамса, о том, что тот принимает эту жертву. Я сидел с дрожащими коленями, чувствуя, как холод пробирает меня до костей. Это был первый раз, когда я видел смерть кого-то, похожего на меня, и она оказалась такой ужасной. Я смотрел на кровь, на его лицо, застывшее в последнем вздохе.
— Ты следующий, — прошептал тихо Джамиль, смотря в мою сторону. — Но сначала... я хочу видеть, как ты умоляешь.
После совета все шейхи, особо не торопясь, разошлись, а я всё ещё смотрел в его глаза — голубые, как мои, теперь пустые. Смотрел, пока меня не увели из этого зала, где воздух оставался все еще густым от напряжения. Стражник, с запахом пота, пропитавшим его одежду, молча вел меня за собой. Я шёл, босые ступни скользили по прохладному мрамору, золотые цепи на мне тихо звенели, а шелковый наряд прилипал к мокрому от холодного пота телу. Мы свернули в узкий коридор, где свет факелов дрожал на стенах, покрытых трещинами и выцветшими узорами скорпионов. Запах смолы и старого дерева смешивался с чем-то кислым, как перебродившее вино, и я чувствовал, как сердце стучит, предчувствуя что-то неизбежное.
