Амасек обжёг горло, когда она сделала глоток прямо из горлышка, но не заглушил холод внутри. Её мысли кружились, как сервиторы в литейном цеху, и прошлое, которое она годами хоронила, полезло наружу. Это было далеко не первое изнасилование. Её небесная красота — бледная кожа, белые волосы, голубые глаза, изящная длинная фигура, тонкие черты лица — с детства была проклятием. В подулье, среди грязи и банд, она не один раз оказывалась добычей.
Клэймора не знала своего отца — он был лишь тенью в рассказах её матери, женщины с усталыми глазами и тонкими руками, которая шила лохмотья для рабочих подулья. Мать звали Элира, и она была одиночкой, боровшейся за выживание в нижних уровнях улья. Когда Клэймора была маленькой, Элира пропала без вести — ушла на рынок за нитками и не вернулась. Клэймора ждала её три дня в их крохотной лачуге из ржавого металла, пока голод не выгнал её на улицы. Её мать могла быть убита, продана в рабство или просто потеряна в хаосе улья — Клэймора с тех пор никогда не узнала правды. С того момента стала одинокой сиротой, одной из тысяч крыс, копошащихся в грязи Некромунды.
Спустя несколько лет она столкнулась с первым кошмаром. Она брела по узкому переулку, где ржавые трубы сочились токсичной жижей, её босые ноги скользили по грязи. Её целью был кусок хлеба, лежащий у стены, но её заметили раньше. Это были двое шахтёров, только что спустившихся с прометиевых вышек — грязные, с чёрными от сажи лицами, в рваных комбинезонах, пропитанных потом и спиртом. Один, с кривыми зубами и татуировкой змеи на шее, схватил её за руку, вывернув её запястье так, что она упала на колени. “Смотри-ка, кто это у нас!” — прохрипел он, его голос был хриплым от пыли шахт.
Она закричала, её голос разрезал воздух: “Пустите! Я ничего не взяла! Отпустите меня!” — но второй, с лохматой бородой и шрамом через глаз, ударил её по лицу, разбив губу в кровь. “Ну-ка заткнула рот, тварь, или прирежем!” — рявкнул он, вытаскивая ржавый нож из-за пояса. Они приподняли её и затащили за груду металлолома, где вонь сточных вод смешивалась с их кислым дыханием. Шахтёр с татуировкой сорвал с неё лохмотья, обнажая её худое, дрожащее тело, её кожа была бледной, покрытой грязью и синяками от падений. Она брыкалась, её маленькие кулаки колотили по его груди, но он прижал её собой к земле, его колено раздвинуло её ноги. “Нет! Пожалуйста! Не надо!” — умоляла она, её слёзы текли по щекам, но он лишь оскалился, вонзая свой нож в землю рядом с её головой как угрозу.
Он вошёл в неё с грубой силой, разрывая её изнутри, её крик был высоким, почти нечеловеческим: “Больно! Спасите! Мамочка!” Кровь хлынула по её бёдрам, смешиваясь с грязью, её тело сотрясалось от боли, а он рычал, его пот капал на её лицо. Второй шахтёр, не дожидаясь, схватил её за волосы, заставляя открыть рот, и засунул туда свой член, воняющий мочой. “Соси, или вырежу тебе глаза!” — прорычал он, его нож скользнул по её щеке, оставив тонкий порез. Она почувствовала как член начал наливаться кровью прямо во рту, слюна текла по подбородку пока он двигал им внутри. Её мольбы "Хватит… не могу… пустите…” в последствие становились лишь хрипом. Они менялись местами, их руки оставляли синяки на её плечах, их ногти царапали её кожу, пока она не обмякла, задыхаясь от боли и ужаса. Когда они закончили, её бросили в лужу токсичной жижи, их смех эхом отражался от стен: “Беги, куколка, мы сегодня добрые!” Она ползла прочь, её тело было месивом из крови, грязи и их семени, её голос шептал: “За что…”
Второе изнасилование случилось немного позже, когда она попалась уличному мяснику — головорезу, торгующим человеческим мясом на чёрном рынке. Она пыталась украсть кусок вяленой плоти из их телеги, её пальцы дрожали от голода, когда её схватили. Он был тощим, с длинными ножами и лицом, покрытыми шрамами от резни. С жёлтыми зубами и серьгой в ухе, схватил её за горло, подняв над землёй. “Ах ты маленькая воровка!— прохрипел он, его дыхание воняло кровью и гнилью. Она вырывалась, её голос дрожал: “Пустите! Я не хотела! Пожалуйста, не бейте!” — но он швырнул её на телегу, её живот ударился о край, выбив всё дыхание.
Он подошел сзади и приподнял её лохмотья, обнажая её худое тело, её рёбра торчали под кожей, маленькая костлявая задница и тонкие ноги. Он прижал её руки к телеге, связав их верёвкой, пока она кричала: “Нет! Не надо! Я отдам всё!” Мясник шлепнул ее по жопе и рассмеялся: “Ты хотела моего мяса, девка, сейчас его получишь!” Он раздвинул шире её ноги и вошёл в её зад, его член раздирал её сухую плоть, пока она рыдала и хрипела от боли: “Больно! Умоляю, остановитесь!”
Её тело дёргалось в верёвках пока он хлестал кнутом ей по спине, оставляя кровавые потеки: “Кричи громче, сука, мне нравится!”, но оглянувшись по сторонам, все же засунул ей в рот грязную тряпку, пропитанную кровью его прошлых жертв, заглушая её стоны, пока она не начала задыхаться.
Кровь текла ручьями, смешиваясь с потом и спермой. Когда он закончил, отшвырнул с телеги и пнул её в бок: “Грязная воровка. Ещё раз увижу — сдеру кожу живьём!”
Она упала с телеги в грязь, её тело было покрыто ранами, её разум кричал от ужаса, но она заставила себя уползти, шепча: “Я больше не буду…”
Каждое последующее изнасилование оставляло шрам — не только на теле, но и в душе. Клэймора выжила, закалив себя в этой боли, со временем превратив этот страх в ненависть. Со временем она стала ловчее, быстрее, научилась драться и могла постоять за себя. Её красота всё ещё привлекала хищников, но теперь она отвечала им ножом, вырезанным из ржавого металла. Она убила своего следующего насильника, очередного шахтера, которого проследил и напал на нее в тёмном переулке. Её клинок вонзился ему в пах, его кровь хлынула на её руки, и впервые она почувствовала не страх, а власть.
Тогда её и заметили Арбитрес. Она попалась на этом убийстве, но вместо наказания её завербовали. Её ловкость и жестокость впечатлили инструктора — сурового ветерана по имени Гаррокс, который увидел в ней потенциал и жажду справедливости в этом мире.
Обучение казалось адом, её часто били, заставляли маршировать по токсичным туннелям канализаций, но научили обращаться с болтером и цепным клинком. Её красота раздражала других рекрутов — парни желали и обижались на её равнодушие, женщины завидовали и устраивали всяческие пакости, но она доказала всем им свою силу, ломая кости тем, кто осмеливался её обидеть.
Её первая казнь была испытанием: ей дали еретика, последователя Слаанеш, и приказали вырезать из него правду. Она резала его часами, наслаждаясь его криками, её голубые глаза впервые так блестели от садистского восторга. Гаррокс похвалил её: “Ты — рождена для этого, девочка”.
Тогда же она впервые встретила Магну Вектис, тогда ещё старшего офицера Арбитрес. Вектис была высокой, с аугметическими глазами и холодным голосом, её лицо было изрезано шрамами службы. Она смотрела на Клэймору с презрением, её губы кривились, когда она говорила: “Красивая кукла с ножом. Ты думаешь, это делает тебя полезной?” Клэймора чувствовала её зависть — Вектис, уже стареющая, ненавидела её молодость, её красоту, её силу. Она видела в ней не человека, а инструмент, острый клинок для грязной работы. Клэймора ненавидела её в ответ, но молчала, зная, что Вектис слишком высоко, чтобы бросать ей вызов.
Её путь к палачу завершился совсем недавно, в её двадцать два, когда она получила чёрную броню с шипами и цепной клинок, названный “Поцелуй боли”. Её имя стало шепотом страха в подулье, её садизм — легендой.
Став палачом, она думала, что оставила это позади. Её броня, её клинок, её власть над жертвами — всё это было щитом, который она выковала из боли. Она стала охотником, а не добычей. Но Дреккар… он пробил этот щит. Это изнасилование было другим. Не просто насилие, а унижение, рассчитанное, холодное, как его голос. Он не просто взял её тело — он растоптал её гордость, её легенду. Она давно не чувствовала себя такой беспомощной, с тех пор как была ребёнком, плачущим в канаве.
Клэймора думала о них двоих. Дреккар — недосягаемый лорд в золотых шпилях, его власть защищала его от её клинка. Вектис — префект Арбитрес, чьи аугметические глаза видели её лишь как пешку в своих играх. Они оба были слишком высоко, их тени давили на неё, как потолок улья. Она хотела мести — не просто убить, а сломать их так, как они сломали её. Дреккару она отрежет его гордость, заставит его кричать перед его же слугами, пока все его золото не потонет в крови. Вектис она унизит, раскроет её предательство перед всем ульем, заставит её захлебнуться в её же интригах.
Но как? Её руки дрожали, капли воды с её мокрых волос стекали на пол, оставляя тёмные пятна на ржавом металле. Они были недосягаемы — их власть, их связи, их высота над подульем делали её нож бесполезным. Её разум был бурлящим котлом — ненависть, боль, воспоминания о Дреккаре и Вектис смешивались с тенями её прошлого, от которых она так долго бежала. Она найдет способ. Не сегодня, так завтра — но она поднимется из грязи, чтобы раздавить их обоих.
— Они сломали меня, — прошептала она в пустоту, её голос был хриплым, практически сломленным. Она закрыла глаза, чувствуя, как холод её души сжимает грудь. — Но не до конца. Их дворцы, их крепости — я найду способ добраться туда и сжечь их дотла. Их грехи станут их же могилой, и я буду той, кто зажжёт этот огонь.
— Пусть думают, что я — их жертва, — пробормотала она откинувшись назад, её спина коснулась холодной стены. её губы дрогнули в горькой усмешке. — Пусть он видит во мне шлюху, а она — мясо для своих интриг. Я вырежу их изнутри, медленно, пока они не поймут, кто я такая. Я — не их клинок, не их тень. Я — тень Его воли, выкованная в горниле боли. Я — Его клинок, что сверкает справедливостью в сердце этого улья. Я — то, что их уничтожит, даже если ради этого придётся выжечь весь улей дотла. Бутылка выскользнула из её ослабевших пальцев, ударившись о пол с глухим звоном. Амасек растёкся лужей, смешиваясь на полу с грязью, а ночь и тишина поглотила её шепот.
