"Позор тебе, северная шлюха", — говорит он, довольно ухмыляясь, и я протираю лицо тыльной стороной ладони, не споря с ним, лишь тяну руку к протянутой им монете.
Глава Вторая:
Жара в Эль-Харазе сгущается, солнце поднимается выше, выжигая город, как раскаленный клинок, улицы пустеют, только ветер гонит песок по камням. Стражник — худой, с большим длинным носом и запахом табака — входит, его сандалии оставляют следы на песке. "Пошли", — говорит он, кивая на дверь, и я встаю, поправляя на себе шелк. Он ведет меня через город, мимо кузниц, где молоты бьют по железу, искры летят в воздух, пахнет углем и раскаленным металлом. Мы доходим до шатра у базара — большого, из плотного красного полотна, выцветшего от солнца, украшенного вышивкой в виде скорпионов, Стражник толкает меня внутрь.
Внутри прохладно, пол устлан дорогими коврами — красными, с черными узорами, мягкими под моими босыми ногами. Стены украшены мозаикой, золотой, немного потускневшей от времени, в углу стоит низкий стол, заваленный свитками, чернильницей и чашей с вином, рядом — подушки, пропитанные запахом табака и благовоний. Огонь факела горит, бросая отблески на мужчину по имени зовут Саид, что ждет меня. Он не воин — купец, судя по одежде: длинная туника из тонкого льна, расшитая золотом, пояс с золотыми пряжками, руки унизаны кольцами, блестящими в свете лампы. Он высокий, с острым лицом, борода подстрижена аккуратно, глаза карие, цепкие, как у ястреба. "Заходи", — говорит он, голос мягкий, но с ноткой стали, и я подхожу ступая босыми ногами по коврам. Он смотрит на меня, ощупывая взглядом, потом встает, обходит вокруг, его пальцы касаются моего плеча, скользят по шее, холодные от колец. "Ты и правда не здешний", — говорит он, останавливаясь передо мной, и я киваю, медленно, не поднимая на него глаз. "Откуда ты?" — спрашивает он, наклоняясь ближе, его дыхание пахнет вином и мятой. "Не помню", — отвечаю я, мой голос тихий, с акцентом, что режет их язык, и он хмыкает, словно это его забавляет. "Не сильно важно. Я плачу за тебя, ты служишь", — говорит он, садясь на подушки и хлопнув в ладоши. "Садись", — кивает он на ковер перед собой, и я опускаюсь, скрестив ноги, шелк натягивается на бедрах.
"Как тебя зовут?" — спрашивает он, наливая себе вино в чашу. "Клэй". Он ухмыляется, отпивает, красные капли блестят на его губах. "Даже собственное имя отняли, правильно. Северный называют значит, да? Так зовут наших врагов с ледяных земель. Вы не похожи на нас, это видно. Кожа, глаза… вы совершенно другие", — говорит он, и я молчу, чувствуя, как его взгляд ползает по мне. "Тебе нравится здесь?" — спрашивает он вдруг, и я поднимаю глаза, удивленный. "Это теперь моя жизнь", — отвечаю я, и он смеется, коротко, резко. "Хороший ответ. Не глупый. Мне это нравится", — говорит он, ставя чашу на стол. "Раздевайся", — добавляет он, тон меняется, становится тверже, и я встаю, Я снимаю топ, юбку, остаюсь голым, цепочки блестят в полумраке, член мягкий, но яйца чуть напряжены от его взгляда. Он смотрит не шевелясь, разглядывая меня полностью, задерживаясь только у меня между ног, потом кивает. "Красивый. Редкий. Как жемчуг в песке", — говорит он, и я чувствую, как тепло ползет по щекам. — "Ближе, на колени".
Я подхожу ближе и опускаюсь перед ним, ковер мягкий под кожей, он расстегивает пояс, вытаскивает член — длинный, толстый, с гладкой кожей, пахнущий вином и его телом. "Бери", — говорит он, и я наклоняюсь, обхватываю губами, чувствуя, как он твердеет у меня во рту, горячий, соленый. Я сосу, языком ласкаю головку, скольжу вдоль вены, медленно, глубоко, пока слюна не начинает течь, капать прямо на ковер. "Ты умеешь", — говорит он, его голос дрожит, он кладет руку мне на затылок, но не давит, просто гладит, пока я ласково работаю. Слюна течет по подбородку, капает на грудь, он стонет, тихо, его пальцы сжимают мои волосы. "Хватит", — говорит он вдруг, легонько отталкивая меня от члена, и я отстраняюсь, слюна тянется нитью от моих губ к его члену, он смотрит на это, ухмыляясь. "Ложись", — велит он, указывая на подушки, и я ложусь на спину, раздвигая перед ним свои длинные худые ноги.
Он скидывает с себя тунику, остается голым, его тело большое и сильное, покрытое темными волосами. Его пальцы касаются моего члена, гладят яйца, потом скользят ниже, едва входят в меня, слегка растягивая. Он плюет себе на ладонь, растирает по своему члену, блестящему от моей слюны, и наклоняется ко мне, раздвигая мои бедра шире. "Ты готов?" — спрашивает он, и я киваю, чувствуя, как он приставляет головку, горячую, скользкую. Он входит медленно, растягивая меня, я чувствую как он скользит внутрь, головка упирается глубоко, растягивает до легкой боли. "Тесный", — шепчет он, наклоняясь, его дыхание обжигает мне шею, он кусает кожу, оставляя следы зубов. Я стону, выгибаюсь, он сжимает мои бедра, ногти впиваются в кожу, и начинает двигаться — сначала медленно, потом быстрее, его член бьется внутри, яйца шлепают о мою кожу, влажный звук смешивается с его стонами. "Нежный, как шелк", — говорит он, ускоряясь, пот капает с его лица на мое, он целует мою грудь, растирает рукой, его пальцы скользят по моим соскам, щипают их, я дергаюсь, стон срывается громче. Я стону громче, тепло растекается внизу, мой член твердеет. Он наклоняется, лижет мне шею, его язык горячий, шершавый, потом кусает снова, сильнее, я чувствую, как он пульсирует внутри, как растягивает меня до предела. Неожиданно целует меня, глубоко взасос, и я кончаю — ярко, струя бьет на живот. Он кончает прямо в меня следом, тепло разливается внутри, и вскоре он падает рядом.
"Ты стоишь своей монеты", — говорит он отдышавшись, бросая мне грязную тряпку, чтобы протереться и уходит к сундуку, роясь в золоте. — "Иди. Завтра снова позову", — добавляет он, и я киваю, выхожу наружу.
Я возвращаюсь в гарем, но другой стражник уже ждет меня у входа — худой, с длинным носом, одежда пропитана табаком и вином. Он тащит меня к дому у рынка — высокому, с плоской крышей, стены из песчаника покрыты резьбой, выжженной солнцем, окна закрыты ставнями, что пахнут смолой и гнилью. Внутри пол пропитанными вином и старым потом, в углу стоит стол, заваленный свитками и чашами с остатками еды — жир блестит в свете лампы, мухи гудят над ним. Мужчина ждет внутри — Хаким, его одежда довольно простая, кинжал на поясе блестит. Высокий, мускулистый, с длинной черной косой и бородой. Его одежда простая, но кинжал на поясе блестит, как новый. Он смотрит на меня, глаза темные, брови нахмуренные, и говорит: "Сюда". Я подхожу, цепочки на мне тихонько позвякивают от шагов. Он делает шаг навстречу и резко хватает меня за шею, пальцы грубые, сжимают кожу, и швыряет к стене, грубо прижимая лицом к шершавому камню. Я чувствую холод камня на щеке, его тепло за спиной. "Раздевайся", — рычит он, и я пытаюсь сбросить топ, но он нетерпелив — срывает его сам, ткань трещит, падает на пол. Юбка на мне задирается, он срывает ее одним движением, оставляя меня голым, только цепочки звенят на шее. Его рука сжимает мне горло, я задыхаюсь, хватая ртом воздух, пока он прижимается ко мне сзади. Я чувствую его вставший член — горячий, твердый, он плюет себе на ладонь, растирает, и входит одним резким толчком мне в зад, без предупреждения. Боль пронзает меня, я вцепляюсь в стену, ногти скребут камень, но он не останавливается от моего крика. Скорее наоборот, я для него сейчас его добыча. Его движения грубые, быстрые, он впивается в меня, его бедра бьются о мои с влажным звуком. Дыхание его горячее, обжигает мне ухо, он рычит что-то на своем языке, слова, которых я не понимаю. Я стою, принимая его, чувствуя, как он растягивает меня, как каждый толчок отдается болью в теле. Он сжимает мне шею сильнее, я хриплю, зрение мутнеет, но он не отпускает. Наконец он замирает, я чувствую, как горячая волна изливается внутрь, заполняет меня, липкая и теплая. Он выдергивает член , но не уходит — хватает меня за волосы, поворачивает к себе и кончает еще раз, струи попадают мне на живот и пах, стекают по коже, пропитывая песок под ногами. "Поимел тебя как девку", — говорит он, ухмыляясь, и отталкивает меня. Я падаю на циновки, он бросает мне монету, грязную, испачканную кровью, и уходит, оставив меня собирать мою одежду по полу.
Ночь опускается на город, небо темнеет, усыпанное звездами, и я возвращаюсь в гарем, шатаясь, шелк порван, ноги дрожат. Но отдых короткий, только помыться. Меня зовут снова, на этот раз в покои за стенами гарема, где собираются воины. Комната большая, с высоким потолком, стены украшены выцветшими коврами, пол усыпан подушками, пропитанными запахом вина и дыма. Огонь горит в очаге, бросая отблески на лица мужчин — пьяных, орущих, с кубками в руках. Их голоса гудят, как рой, смешиваются с треском дров и звоном металла. Я вхожу, волосы струятся по плечам, новый шелк — красный, чистый — колышется, цепочки звенят в шуме. Худой мужчина с длинными пальцами и глазами, как у ястреба, сидит в углу, его одежда пахнет вином и табаком. Он кивает мне. Я подхожу, опускаюсь на колени перед ним, пол липкий от пролитого вина, цепляется к коже. "Давай", — говорит он тихо, расстегивая пояс, и я наклоняюсь, беру его член в рот. Он горячий, соленый, с резким вкусом, и я работаю языком, губами, как меня научили, двигаясь медленно, глубоко. Его пальцы теребят мои волосы, он смотрит на остальных, ухмыляясь, пока они подначивают: "Глубже бери!" и "Смотри, как северный сосунок старается!" Он не спешит, наслаждается, его дыхание становится тяжелее, он сжимает мой затылок, толкая меня вниз, пока я не задыхаюсь, слюна течет по подбородку, капает на шелк. Наконец он кончает, горячая волна ударяет мне в горло, я глотаю, как положено, но он вытаскивает, добавляет на лицо — струи попадают в глаза, на щеки, стекают по шее, пропитывая топ. "Хорош", — говорит он, и другие хлопают его по плечу, смеются, кубки звенят. Один из них, с густой бородой, хватает меня за руку, тянет к себе. "Моя очередь", — рычит он, швыряя меня на подушки. Он срывает юбку, раздвигает мне ноги, плюет себе на руку и входит, грубо, глубоко. Я лежу, чувствуя, как подушки цепляются к спине, как его вес давит меня вниз. Он двигается быстро, его борода колет мне грудь, он рычит, впиваясь пальцами в мои бедра. Он кончает внутрь, тепло разливается во мне. Они смеются, пьют, оставляют меня лежать среди подушек, пока огонь трещит, а их голоса гудят вокруг.
