— Ты как леденец — хрустишь невинностью, но внутри ананас с перцем, — прошипел на ухо другой, и я закусила вишню с коктейля, чтобы скрыть дрожь в губах.
Третий, самый молчаливый, лишь смотрел исподлобья, застёгивая и расстёгивая пряжку на ремне — «тик-так, тик-так» — гипнотический ритм позора.
— Ротик. Шире. Сейчас. — скомандовал мой Аполлон, и я послушно приподняла подбородок. Струйка ликёра, холодная и липкая, упала на язык. Часть пролилась в ложбинку между грудей.
— Ой, нечаянно! — засмеялись хором, а чьи-то губы прильнули к коже, вылизывая сладость. «Ему ровно столько же, сколько Алсу». Мысль обожгла сильнее алкоголя.
Они смеялись, шутки их были грубы и милы одновременно, как щенячий лай. Я подыгрывала, кутаясь в плащ юности, который у меня украли слишком рано.
Когда самый дерзкий прошептал:
— Малышка, несмышлённая, — я зажмурилась, представив два расширенных зрачка дочери, увидевшей меня на коленях у мальчишки, чья рука уже ползёт под юбку.
— Ещё? — спросил кто-то, уже поднося к моим губам бокал с жидкостью цвета лунной дорожки.
— Ещё, — кивнула я, и это звучало как обет.
Их руки, их смех, их незнание — всё сплелось в узор позора, что я носила с гордостью падшей Мадонны. Каждое их пожелание («Сядь ко мне на колени», «Обними мою шею», «Прижмись сильней») исполняла с дрожью восторга, будто впервые познавала власть беспомощности.
Пьянящая волна накрыла с головой. Я болтала ерунду про звёзды, которые «просто грязные кометы», а они слушали, широко раскрыв глаза, будто перед ними проповедовала жрица.
Когда я, споткнувшись о собственный каблук, рухнула на грудь голубоглазому, он не поддержал — увлёк за собой на диван, где его смех вибрировал у меня под рёбрами, как гитарная струна.
— Ты… ты специально! — попыталась возмутиться я, но смех душил горло.
— А ты — нет? — Он приподнял бровь, и его рука медленно сползла с моей талии на бедро.
Всё кружилось: светильники, зеркала, собственное отражение в их глазах — молодая, красивая, желанная. Они соткали для меня мир из сахарной ваты, где не было счётчиков ЖКХ, одиночных ужинов с сериалами про любовь, носков, забытых под кроватью бывшим.
— Хочешь, научу танцевать как до 2007-го? — прошептал мой «мучитель», вставая и протягивая руку.
Его пальцы впились в мою ладонь, властно, почти до боли. И я… я потянулась следом, как марионетка, чьи нити наконец-то попали в умелые руки.
Когда он, пристально глядя в глаза, провёл пальцем по моей нижней губе, я рефлекторно приоткрыла рот — тренированное подсознанием движение.
— Пойдём, познакомлю со своим «дружком», — прошептал губами, коснувшимися мочки уха. В дыхании смешались мята и бунт. Мир поплыл, но было ли это от «Космополитана» или от его колена, с притворной небрежностью врезавшегося мне меж бёдер?
Танцпол опрокинулся в вихрь шампанского и стыда. Я безропотно потянулась за его рукой, ставшей наразрывной с моей, чувствуя, как поджилки холодеют от ужаса, а меж бёдер — предательски теплеет. Они вели меня сквозь толпу, их руки — десятки паутинок на спине, и я покорно шла к мужскому туалету, словно невеста к алтарю.
